Говорят, имя определяет судьбу. Я скептично отношусь к подобного рода допущениям, но, познакомившись с Эрнестом, вдруг вспомнил старину Хэма. Его завязшие в мозгах со времен универа слова: “Те, кто сражается на войне – самые замечательные люди, и чем ближе к передовой, тем более замечательных людей там встретишь.” Эрнесту всего 25, а его уже смело можно ставить в пример собственным детям.
– Как тебя лучше представить нашим читателям?
– Разведчик полка «Азов», позывной – Эрик.
– Кем ты мечтал стать в детстве?
– Совсем в детстве – не помню, а классе в шестом-седьмом хотел стать поваром. Но потом мне сказали, что нужно сдавать химию, а с ней у меня были проблемы. Я пытался учить, но, увы, не понимал.
– А сейчас любишь готовить?
– Да.
– Наверное, и в полку что-то готовил?
– Помню, когда мы только заехали в Урзуф, надо было приготовить поесть на всех или хотя бы на нашу часть. А вода была только из крана. Я помогал нарезать, командовал, попросил набрать бочку. Но я же не знал, что из кранов там течет соленая вода! В общем, наварили макароны с тушенкой в этой воде, солить не пришлось, но не скажу, что было вкусно (смеется).
– А чем ты занимался до войны?
– Работал в троллейбусном депо электромонтером. Ездил на футбол,
– Ты же из Крыма, из какого города?
– Из Севастополя. Окончил школу, пошел в ПТУ на специальность «Электромонтер по ремонту и обслуживанию электрооборудования».
– Как ты решил пойти на войну?
– Мы с другом, когда еще начинался Майдан, хотели ехать в Киев, но то у него не получалось, то я не мог. Да и боялись вдвоем ехать: никого не знаем в стране, к тому же не понимали, что и как происходит. У нас в Симферополе уже начинались свои события, мы с ребятами ездили помогать. И в первый день оккупации Крыма, я помню, пришел на работу. А у нас есть момент, когда мы с одной машины перекидываем оборудование на другую. Я залезаю на вышку, и вижу: лежит снайпер во всей экипировке, в российском пиксельном камуфляже, с автоматом. Лежит и смотрит. А рядом с троллейбусным депо была наша часть. И тут я понял, что начинается что-то нездоровое. И оно стало нарастать. Мы не могли поверить, что нас захватывают, причем захватывает Россия. А дальше пошли события: Донецк, Славянск, Луганск… Уже морпехи наши вышли. И мы с другом поняли, что это – край, что нужно куда-то ехать служить. Поехали в Николаев, там нам сказали, чтобы пойти в морскую пехоту, нужна николаевская прописка. Мы вернулись назад в Севастополь и решили, что через неделю-две уедем. Я сорвался раньше, а друг приехал недели через три. Когда я приехал, мы с моим другом из Симферополя пошли в Нацгвардию, там якобы должен быть суперспецназ, должны были всех обучать. Это было в мае, тогда была вторая волна мобилизации. Мы сдали медкомиссию, там еще женщина предложила написать, что у меня плохое зрение. Я спрашиваю: «Зачем?». А она отвечает: «Чтобы воевать не шли». «Так я доброволец!» – говорю. Она на меня посмотрела и написала: «Победить». И пообещали позвонить. Неделя, две, а мы сидим, не понимаем, что происходит. И потом мне позвонил знакомый и предложил пойти в «черные человечки». Естественно, я согласился – надо воевать уже, защищать страну. Отправка была в конце мая, где-то 29-30. Вот так мы и попали на войну.
– Майдан начинался с желания молодежи попасть в Европу. Твое отношение к этому стремлению?
– По сути, стремление людей было правильным. Другое дело, они не понимали, что Евросоюз – это не совсем мечта. Многие просто не хотели жить так, как живут наши соседи в России, не хотели жить под диктатурой. Молодежь смотрит в Европу, смотрит блогеров, ютуберов, видит, как там живут люди. И она понимает, что разница колоссальная.
– А тебя что-то смущает в европейском способе жизни?
– Смущает, что они в какой-то момент достигли хорошей жизни и вдруг захотели помогать геям, принимать беженцев. То есть, могли бы хорошо жить дальше, но добро вернулось им тем, что сейчас там творится: беспорядки, насилие. А так жизнь в Европе очень хорошая: есть законы, и они работают.
– Откуда взялся твой позывной?
– От имени, у меня никогда не было прозвищ. Имя – Эрнест, а все сокращенно называют с детства Эрик. Уже когда стал постарше, загуглил, оказалось, что это разные имена!
– Что для тебя значит полк «Азов»? Скучаешь по тем временам?
– Это было самое лучшее лето и год в моей жизни. Это моя семья, тот коллектив, куда ты пришел с чем-то хорошим, и вокруг тебя люди с разными взглядами, но у которых одна цель – защищать страну. И когда ты приезжаешь в ЗСУ и видишь пьяных мужиков, которые валяются и друг друга унижают, не понимаешь – как так? У нас запрещали пить на базе, никто не пил. Все работали на одну цель. Выходишь днем, видишь, как парни тренируется, сменяя друг друга. Полк нас сплотил, и мы будем идти до последнего.
– Какие ты бы выделил качества воина-азовца, отличающие его от других военнослужащих?
– Сейчас это – профессионализм. Тогда это была мотивация, патриотизм. Сейчас полк «Азов» – самая обученная структура, что показали 8 месяцев в Светлодарске, когда у нас потерь было 4-5 человек, зато врагу мы нанесли огромный ущерб и продвинули линию обороны.
– Какой день на войне оказался для тебя самым памятным?
– День смерти Балагана, когда был штурм Марьинки. Балаган все время был с нами, в нашем подразделении, а потом решил перейти к николаевцам, где были его друзья. А на следующий день был штурм Марьинки. Мы тогда зашли, часть наших пошла вперед, а мы свернули налево, на элеватор, чтобы помочь радистам наладить связь. И услышали мощный взрыв сзади. Филя выронил магазины, и они с Маляром пошли их подобрать. А когда вернулись, сказали, что Балаган – «двухсотый». Я, помню, аж присел. Мы с ним хорошо общались. Были примерно одной комплекции, одного роста, и по утрам на тренировках, где отрабатывали, как носить друг друга, пресс пробивать, я всегда был с ним в паре. Он был у нас один из Николаева, я – один из Севастополя. Мы так вместе сдружились, и тут вдруг – раз! – и понимаешь, что у нас уже первый «двухсотый», и некоторые ребята еще ранены. Это как-то отложилось в голове.
– Ты же, наверное, понимал, что ты можешь быть следующим? Как ты относишься к смерти на поле боя?
– Страх есть всегда, не боятся только глупые люди. Но ты понимаешь, зачем ты здесь. Ты пришел добровольно, защищаешь свою страну, отвоевываешь свои земли. Понимаешь, что смерть будет на войне, умрешь как воин. Это достойная смерть, главное, чтобы не было паники. У нас был доброволец – иностранец, хорват. Во время сильного обстрела в Широкино, еще в сентябре, прилетел осколок, надо было быстро уходить. У него была паника. Зацепился рюкзак, он его тянул, хотя там ничего ценного не было. Глаза огромные, тащит, ничего не понимает. Пока его Радик не встряхнул. Тогда он на место встал и побежал. Паника – это плохо.
– Правда ли, что когда страшно, многие обращаются к Богу?
– Я в Бога особо не верю, поэтому у меня такого не было.
– Известно про суровую дисциплину в полке «Азов». Что можно простить солдату в боевых условиях, а что нельзя? И за что можно было получить палок в полку?
– За глупость. Когда люди забывают, что они на войне, начинают творить фигню. Когда ты начинаешь привыкать к месту, к неизведанности, начинаешь к этому относиться спокойно, например не надеваешь ночью бронежилет на обход. Это спокойствие наказывает людей, к войне надо относиться серьезно. А что можно простить? Даже не знаю. У нас в подразделении все было как-то хорошо, сильных косяков не было. Боцман был строгим, злым командиром, и очень оправдано. При этом он был справедливым и всегда был с нами. Андрей и Боцман в любой ситуации были с нами. В такие моменты ты понимаешь, что твой командир – грамотный человек.
– Что-то веселое можешь вспомнить?
– Однажды мы ехали на базу. В машине каталась большая бутылка жидкого мыла, на которой большими буквами была надпись «молоко-мед», а маленькими – «жидкое мыло». Вот приехали. У нас был паренек (он недавно из полка ушел), смотрит – молоко! Открывает и, не глядя, делает два мощных глотка. Потом отрывается и не может понять, что происходит. Ошалело смотрит на бутылку, кидает ее и убегает. Вот это был один из таких случаев.
– А какую ты слышал самую бредовую небылицу про полк?
– Мне писали ребята из Севастополя, с которыми я общался по футболу еще до войны, спрашивали, живой ли я. Они слышали, что мы с Ляшко где-то из зоопарка воровали змей, змеи нас покусали, и процентов сорок полка погибло.
– Если взять тебя до войны и сейчас, это два разных человека?
– Да не сказал бы. Просто стал взрослее. Когда пришел в полк, мне было 19-20. Сейчас 25. Просто мысли стали более четкие и ровные, стал ответственным, наконец-то попал в коллектив. Наш футбольный коллектив в Севастополе был такой гнилой, вечно кто-то про кого-то что-то рассказывал. А здесь ребята настолько стали семьей, что мы и сейчас все вместе.
– Как ты объяснишь феномен Андрея Билецкого, который собрал разношерстных людей и сделал самое боеспособное и сплоченное добровольческое подразделение?
– До войны я его не знал. Помню, перед первым боем, до Мариуполя, был мандраж с утра. Летний рассвет, холодно, мы стоим. Вышел Ляшко, раздал аптечки, что-то рассказывал типа вдохновляющее, всем пофиг. Вышел Андрей, начал говорить так, что все замолчали, слушая слова. И когда мы высадились, я увидел, что он идет с нами. Не отдал приказ и ушел сидеть в штабе, а пошел с нами! И когда был обстрел Широкино, мы с Утесом, помню, забегаем в детский городок, и видим – Андрей там. А ведь обстрел был уже часа три, он мог и уехать, но до последнего находился с нами. В тот момент я понял, что этот человек – реальный лидер. Для него важно создать добровольческий батальон, полк, важно расти, продвигать его вперед. У всех была одна идея, и Андрей нас сплотил.
– А если его представить на посту президента страны, он сможет трансформировать то, что сделал в полку, на всю страну, как думаешь?
– Сможет. Но это будет тяжелее. В полку были люди мотивированы, приходили, знали, что идут на войну защищать страну, и каждый занимал то место, на котором должен быть: умеет управлять складом – кладовщик, умеет управлять людьми – командир какого-то подразделения, кто разбирается в технике – будет механиком. А в стране чаще всего не так: человек может быть хорошим менеджером, но он судья, например. И в управлении страной очень много людей, которые будут мешать это делать, вставлять палки в колеса. Но в целом, думаю, Андрей мог бы это сделать, он не боится брать на себя ответственность. Тот же Мариуполь могли освободить намного раньше, если бы не боялись люди ответственности, Славянск можно было выбить только нашим «Азовом».
– Если бы ты встретился с бывшим главнокомандующим Порошенко, что бы ему сказал?
– Я бы с ним не говорил. Что ему сказать? Человек, который, когда в Иловайске расстреливали наших ребят, проводил парад в Киеве. Вся эта техника должна была быть на фронте. Он должен был ввести военное положение, а у нас АТО. В Киеве концерты, в пиковую фазу войны парад. Все было не так, как ляпнул Зеленский: «постреливали». Мы конкретно теряли и освобождали города. Порошенко не главнокомандующий, он строил свой бизнес, процветал, конфеты продавал. Я бы с ним не говорил, руку не жал…
– А если бы встретил нынешнего главнокомандующего Зеленского, что бы ты ему сказал?
– Сказал бы, что не нужно делать этого разведения. Пусть посмотрит в глаза сотням матерей, поедет к каждой по спискам погибших и скажет, что нужно просто перестать постреливать, и все будет хорошо. Тогда я посмотрю на него.
– А как, по-твоему, закончится война?
– Думаю, это произойдет нескоро. И думаю, что это будет замороженный конфликт. Все зависит от нынешней и будущей власти. Необходимо увеличивать боеспособность солдат, уменьшать наши потери. Если мы на каждый обстрел будем отвечать в десять раз сильнее, если наша армия будет дисциплинирована, мы будем развиваться, экономика станет крепче, конфликт быстро сойдет на нет.
– Как ты понимаешь для себя слово «патриот»? И чем патриот отличается от националиста?
– Мне кажется, в сложные минуты патриот будет просто поддерживать, а националист пожертвует собой ради дела. Националист хочет защищать эту страну и готов умереть за нее на войне.
– Как ты считаешь, в школах стоит возобновить начальную военную подготовку?
– Все зависит от того, как это преподнести. Если так, как было, когда я учился в школе, когда приходил военрук, нес фигню, типа, вот вам «калаш», разберите, соберите, заставляет маршировать – это глупо. А если к детям будут приходить ветераны войны, рассказывать, что есть такая профессия – военный, что очень почетно защищать свой народ, то есть, нормально агитировать, показывая на своем примере. А не так, как у нас раньше было: шли в армию чисто сидеть, ничего не делать, получать четыре тысячи. Сейчас слово «атошник» у людей вызывает не самые приятные чувства, потому что как могли смешивали с дерьмом. В СМИ не пишут, например, что человек из Сумской области убил человека, а пишут – атошник, То есть, это подчеркивается. Понятное дело, не все люди на войне хорошие, есть и плохие. Но военный – это красивая профессия, это честь, такими людьми надо гордиться. У нас есть ребята, которые занимаются кроссфитом, выигрывают соревнования, даже с ранениями, без рук, без ног. Они занимаются спортом, занимаются собой, создают бизнес, живут дальше. Это хорошие, честные люди, которые могут защитить свою страну.
– У тебя такая драйвовая жизнь, близкие поддерживают тебя?
– Я матери до последнего не говорил, где я был. Вплоть до того, как вышла книга к годовщине «Азова». Я сфотографировал из нее страницу с нашими позывными и выставил в Instagram. В принципе, мама понимала, где я нахожусь: когда домой приходят ФСБшники с обыском, явно я не в детском лагере во Львове, как ей рассказывал. И в соцсетях еще ходила картинка, вроде мемчика, на которой были я и мой друг из Севастополя возле Мариуполя, и подпись: «Это Игорь Руляк и Эрнест Громов, бывшие жители города Севастополя. Они убивают славян. Весь город им желает сгореть в аду». Мама звонила мне в слезах, я ее успокаивал, что ни на какой войне не нахожусь, что я от нее далеко. Мы были в Донецкой области, я поехал к речке, сделал там фото, отослал маме, заверил, что все хорошо. И когда она увидела фото с позывными, спросила: «А это что за фото?» Тогда я ей и сказал, что был год в «Азове». С тех пор мы не поднимали эту тему. Из близких у меня только мать.
– Есть что-то, чего ты боишься?
– Есть боязнь замкнутого пространства (смеется). А чего-то глобального – нет.
– А есть что-то, что способно вышибить из тебя слезу?
– Безысходность. Когда задумываешься обо всем, понимаешь, сколько ребят погибло, сколько все это идет. Особенно, когда начинаются какие-то активные боевые действия, понимаешь, что 5-6 лет прошло, – и ничего не меняется. Может быть, все это зря? Непосредственно слезу вышибало, когда было прощание с погибшими в Широкинской операции, в которой погиб Бейдж, с которым мы ездили еще на футбольные мероприятия, но тогда еще близко знакомы не были. Он был такой простой-простой, веселый парень. У него из родных тоже только мать, и он все деньги, которые зарабатывал, высылал ей. На прощании было очень тяжело, особенно смотреть на мать, которая теряла сознание.
– Есть что-то, чего бы ты не простил даже близкому человеку?
– Даже не знаю.
– А предательство?
– На войне – нет, здесь, возможно, простил бы, но тех отношений с человеком уже не было бы.
– Что для тебя значат деньги?
– У меня к деньгам отношения простое: есть – трачу, нет – не трачу. Они у меня никогда не задерживались, и я по этому поводу никогда не переживал.
– Если бы сейчас у тебя появился миллион долларов, как бы ты его потратил?
– Возможно, запустил бы какое-нибудь свое дело, купил квартиру, остальное отдал бы в полк.
– Что для тебя значат награды?
– Азовские награды для меня важны: это награда семьи, которая о тебе всегда помнит. А атошные награды, президента – это такое.
– У тебя много друзей? И что вкладываешь в понятие «друг»?
– Я как-то даже не сильно разделяю. У меня есть семья – коллектив, есть семья – жена, есть семья – наше подразделение. Я там считаю всех друзьями, могу на них положиться, и они мне окажут любую поддержку. Остальные – хорошие знакомые, которые тоже могут помочь, и ты им можешь помочь. Но основной круг – это те люди, с которыми мы были от начала и до конца.
– Есть что-то, за что тебе стыдно?
– Да вроде нет.
– Когда нужен жизненный совет, в первую очередь к кому обращаешься?
– К семье. Спрашиваю у ребят, кого первого увижу.
– Есть ли человек, с которым бы ты мечтал познакомиться?
– Возможно, с Арнольдом Шварценеггером. Он очень мотивирующий человек – столько лет и в бизнесе, и в кино, и в спорте.
– А что ты ценишь в людях больше всего?
– Честность, поддержку.
– Чем любишь заниматься в свободное время?
– Путешествую, хожу в походы, занимаюсь спортом.
– Какая у тебя любимая книга?
– Джордж Оруэлл, «Скотный двор». Читая, я строил аналогию с тем, что у нас происходит.
– Какие фильмы нравятся?
– Люблю серьезные драмы, триллеры. Из последних, что смотрел, интересными были «Жизнь Дэвида Гейла», «Ирландец» и фильм 1977 года «Дуэлянты».
– А из музыки что тебе нравится?
– Разное. Раньше любил панк, панк-рок, ездил на концерты. Сейчас люблю ходить на хардкор. Могу слушать клубную музыку, могу послушать попсу и поржать.
– Есть любимое изречение?
– У нас когда-то был такой девиз: «Отступать некуда, позади море».
– А что в жизни важнее свободы?
– Ничего. Если ты свободен – ты живой.
– А милосердие важнее справедливости?
– Нет. Если все будут милосердными, не будет никакой справедливости, будет анархия.
– Что для тебя означает слово «любовь»?
– Раз и навсегда. Если любишь – это до конца.
– А что для тебя семья?
– Самые близкие люди, которым можешь довериться, за которых можешь пойти воевать и умереть.
– Дети уже есть?
– Будут. В апреле.
– Когда ты в последний раз дрался?
– Недавно под Верховной радой (смеется).
– А нецензурной лексикой часто пользуешься?
– Бывает, на эмоциях.
– Если сейчас опять начнется горячая стадия войны, пойдешь снова воевать?
– Конечно.
– Ты счастлив?
– Да. Не полностью правда, полностью буду, когда закончится война, и мы вернем территорию, вернем Украину.
– О чем ты мечтаешь?
– Чтобы мы вернули Крым. Меня это сильно задело. Хочу, чтобы Украина снова стала цельной, и я бы возвратился в Крым. И хотелось бы вернуть там сознание людей, которое затуманено пропагандой, ведущейся с 2007 года.
– Что бы ты еще хотел сказать нашим читателям, о чем мы тебя не спросили?
– Живите честно и по совести. Я человек не верующий, но считаю, что если ты сделал что-то плохое, это к тебе вернется. Это карма.
Игорь Полищук,
Наталья Кряж,
Алексей Суворов.
Фото на обложке: Анна Суворова.
