Головна АЗОВ

АЛЕКСЕЙ МАВРИН, ПОЗЫВНОЙ РУНИ, СТРЕЛОК ПОЛКА “АЗОВ”: СО ЗВЕЗДНЫМ ФУТБОЛИСТОМ У МЕНЯ ТАКАЯ СВЯЗЬ: ОН ОБОРУДОВАЛ СЕБЕ КОМНАТУ ДЛЯ ВИСКИ И СИГАР, А У МЕНЯ ЕСТЬ ОТДЕЛЬНАЯ ТУМБОЧКА С ЛЕКАРСТВАМИ.

Подобных Леше парней благопристойные граждане иначе, как хулиганьем и беспредельщиной, называли редко. Что хорошего знали они о футбольных ультрас? Только про их махачи ради ухарства да райотделы? Знания пришли вместе с войной. Когда такие, как Леша, далекие от военных дел хлопцы, без мутных раздумий, пошли защищать наш дом. Бравая, с пиратской лихой удалью, их братия была хронически неспособна на выполнение посредственных заданий. Недисциплинированные поначалу, но дьявольски храбрые и буйные – они справились с заданием чрезвычайным. Остановили врага! Раскрошили ему зубы. Посадили на задницу. Отрезвили.

Когда в 14-м Леша пошел на войну, ему было столько же лет, сколько сейчас моему старшему сыну. Пример Руни очень помог – весомо, быстро и точно – объяснить “малому”, что, на самом деле, обозначает в жизни слово “круто”.

 – Леша, как тебя лучше представить нашим читателям?

– Начальник группы в сфере безопасности азовского движения.

– А на фронте в полку кем ты был?

– До ранения какое-то время был в группе Андрея Билецкого, в охране. Потом нас перевели во взвод, где был обычным стрелком. Когда вернулся после ранения, находился в оперативной секции штаба полка на должности офицера.

– Каким ты запомнил свое детство?

– Учился в музыкальной школе, занимался спортом: с шести лет – тхэквондо, выступал на соревнованиях. Мама старалась меня всесторонне развить. Мой (уже покойный) дедушка был военным и из династии военных. Он был русским, жил в Крыму. Помню впечатляющий момент: мне было шесть лет, перед первым сентября дедушка привез мне карту Украины и сказал, что это моя страна, и я должен учиться для того, чтобы ее строить, развивать. Но если придет время, ее нужно будет защищать. Эти его слова я вспомнил уже во время войны. Я тоже хотел быть военным и поступить после школы в Академию сухопутных войск. На тот момент уже занимался в Федерации рукопашного боя Украины, и тренер имел на меня серьезное влияние. Он убеждал, что армия мне не нужна, что это не перспективно. Договорились, что пойду на контракт, попробую послужить там, а после, если понравится и почувствую, что это призвание всей моей жизни, буду поступать в академию и строить карьеру военного. Но, когда я окончил школу, мне было только 17 лет. Тогда было еще предложение пойти в Беркут (смеется), но я отказался. Осенью начался Майдан, а после него уже встал вопрос о подписании контракта в Вооруженных Силах. А я еще был футбольным фанатом. И с группой единомышленников мы хотели пойти в одно подразделение. Нас по количеству и было целое подразделение!

– Ультрас «Динамо»?

– Да.

– А как ты оказался в «Азове»?

– Это было весной 2014 года. На тот момент мы выбирали из трех подразделений: Первый батальон Нацгвардии, «Донбасс» и «Азов». В Нацгвардии долго длилась учебка, нас это не устраивало. На тот момент все были уверены, что война закончится максимум до конца лета. А в «Азове» намечалась перспектива участия в серьезных операциях. Поэтому мы прошли двухнедельную подготовку под Киевом и 3 июня уже были в рядах батальона «Азов».

– Откуда позывной?

– Позывной – мой старый, фанатский. Была у меня футболка английской сборной по футболу, я в ней пришел на первую тренировку фанатов. И на спаррингах кто-то крикнул: «Руни!» С самим этим футболистом у меня, можно сказать, такая связь: он недавно себе оборудовал комнату для виски и сигар, а у меня есть отдельная тумбочка с лекарствами (улыбается).

– Что для тебя значит полк «Азов»?

– Он уже стал мне семьей. После моего ранения в полку работает и моя мама. Полк и, в частности, Андрей очень много сил и финансов потратили на то, чтобы поставить меня на ноги после ранения. Помогли, не бросили в тяжелой ситуации. Казалось бы, так и должно быть, но в других подразделениях раненые оставались сами с собой – на произвол судьбы.

– День ранения – самый памятный твой день на войне?

– День начинался так, что не должен был стать для меня самым памятным, но получилось, что стал. Жизнь после этого поменялась на «до» и «после».

– Как так случилось?

– Батальон зашел в Марьинку. До этого были две попытки штурма города: в первый раз пытались зайти эсбэушники, понесли потери, отступили. Потом, сразу же на подходах к городу, встретившись со шквальным огнем противника, понесла потери и отступила 51-я бригада. Подтянулись наши силы, и вместе с 51-й бригадой мы уже зашли в город. Встретили огонь, но он был незначительный. Должны были зайти вглубь. Надо было пройти три перекрестка по одной из улиц, и моей задачей было перебежать перекресток и зафиксироваться там первому, дать возможность пулеметчику расположиться, чтобы контролировать весь сектор. Я был настроен, что все пройдет успешно, никаких переживаний не было. Но метров за 200 до девятиэтажки неприцельно работало стрелковое оружие. Командиры приняли решение ударить танком. Танк подъехал, мы шли за броней. Меня еще во многом спасло любопытство: я подошел первый к танку, ведь не каждый же день увидишь, как танк лупит по зданию. Я встал в полный рост и выглянул из-за брони. Когда должен был раздаться второй взрыв от выстрела, опустил голову вниз, и тут вся земля подо мной взлетела вверх! И я помню все, как в замедленной съемке. Меня сильно окатило ударной волной и сбило с ног. Упал, но как-то медленно. Меня, видимо, выключило на какое-то время. В следующий момент, помню, – все разбросано, ничего не слышно: меня тогда сильно контузило. Несколько человек лежало. Моя голова была повернута вбок. Увидел оторванную часть тела и подумал, что – не дай Бог! – моя. Боясь смотреть на ноги, попытался встать. Бедро было сильно разбито, нога – как желе. Пытаюсь встать, а чувствую, что там все хрустит. Взглянул на ноги, увидел, что более-менее все на месте, хотел отползти, и тут уже почувствовал сильную боль. Прибежал наш командир взвода Виталес, и они с Борисфеном начали меня оттягивать. Оттянули за броню. На правой ноге было артериальное кровотечение, мне стали накладывать жгут. На левой ноге стопа болталась на «ахилле», была полностью вырвана. С медицинской помощью все было очень плохо, много контуженых. Меня должны были перенести дальше. Подбежал Катас – харьковчанин из нашего подразделения, схватил меня за ногу — боль была невыносимая! Я старался не кричать, потому что, помню, в нашем подразделении еще в Мариуполе был ранен легионер, он орал, просил его застрелить и психологически навел шороху. Ребят это очень сильно подорвало. Поэтому я старался боль не выражать, даже пытался смеяться. Но вот когда Катас взял за ногу – заорал и матерился.

– Тебе хоть укол сделали?

– Да.

– А что это прилетело?

– Скорее всего, заложенный фугас или неразорвавшийся снаряд сдетонировал от танка. Это была одна из основных дорог, рядом был разбитый блокпост. Мы его чуть прошли, и непосредственно на этом месте произошел взрыв.

– Сколько ты лечился после этого?

– Год – на больничной койке, на инвалидной коляске. Не включая реабилитацию.

– Реально – ты по-новому учился ходить.

– Да.

– Лечили у нас или за границей?

– Сначала меня доставили в Волноваху, потом в Мечникова в Днепре. Сделали очень тяжелую операцию. Когда я уже потом лечился в Германии, немцы смотрели и удивлялись, как это можно было сделать, тем более, с тем оборудованием. Во второй городской больнице меня оперировал профессор Сергей Владимирович Слесаренко, которому огромная благодарность! Он провернул огромное дело просто подручными средствами. Проблема была даже не в том, что мне практически срезало ногу, а в том, что ее вырвало с мясом, костями, сухожилиями. Пересадили сосуд в кость, который ее оживлял, потому что были очень плохие признаки, несколько раз меня готовили к ампутации – начинался некроз тканей. Он фактически спас мне ноги. Кстати, командир, который приехал в госпиталь, сказал, что я – профессиональный футболист (смеется). Пользуясь случаем, хотел бы еще раз поблагодарить и Жердиева Ивана Ивановича, врача из Мечникова, благодаря которому я хожу.

– А когда тебя перевезли в Германию?

– Прошло больше полугода, я начал залеживаться. Тут уже не могли помочь, а то, как могли бы рискнуть, затянуло бы лечение еще минимум на год. В этом случае я бы уже точно остался недееспособным инвалидом. Нога была зафиксирована, колено не сгибалось. Есть такое понятие как контрактура, когда сустав просто зарастает костной мозолью и перестает функционировать. И от нее потом очень тяжело избавиться. Почти через год после того, как меня прооперировали и поставили пластину, я начал разрабатывать ногу. Это был очень длительный и болезненный период. Каждый день дома по миллиметру приходилось ломать кость для того, чтобы колено работало. Перспектив хороших не давали, но сейчас я уже приседаю со штангой.

– И сколько занял период реабилитации?

– Период реабилитации я проходил уже непосредственно в полку, попав обратно в оперативную секцию штаба. Приехал в Украину после всех операций, встал на ноги и мотнул туда.

– То есть других мыслей не было – только вернуться в полк?

– Тогда я вообще тяжело переживал, что не нахожусь в полку. Наверное, это и было той мотивацией, которая поставила меня на ноги. Для того и лечился, чтобы вернуться туда.

– Как ты думаешь, в чем феномен Андрея Билецкого, сотворившего «Азов» из очень разных людей, таких, как ты хулиганов, в частности?

– Андрей – очень сильная личность. Он не боялся вводить жесткие правила. Без системы, без дисциплины, без четко выстроенной иерархии никакого дела не будет. Этот человек с сильной волей пользовался правилом «делай как я» и смог создать тот фундамент, на котором, немного подкорректировав, смогли построить все, что есть сейчас. Можно сказать, что он систематизировал то, что не поддается систематизации. Раньше у нас хватало дури, но не хватало умения. А сейчас есть четкая структура, благодаря которой мы научились и военному ремеслу, и каждый научился своему делу, которое выполняет и стремится преуспеть в нем. Благодаря умению и храбрости, «Азов» может выполнять сложные задачи. Та планка, к которой мы сейчас идем, – это совершенно другое государство, потому что то, что есть сейчас, разумеется, никого не устраивает. Победа еще не достигнута даже на сорок процентов. Андрей сплачивает людей, направляя их силы на строительство великой страны.

– Что-то веселое из фронтовых будней можешь вспомнить?

– Был случай перед Марьинкой, который меня рассмешил. Мой друг Электрон, тоже футбольный фанат, который состоял в нашей движухе, втихаря покуривал. Даже я этого не видел, хотя мы постоянно находились вместе. И когда подъезжали к Марьинке, было слышно, что работает артиллерия, но снаряды падают где-то далеко. Какой-то мандраж был, но не такой, чтобы перепугались. Слышу, что кто-то засылает патрон в патронник. А мы всегда это делали по команде. Я поворачиваюсь, а это Электрон с сигаретой в зубах. Спрашиваю: «Зачем ты это делаешь?» А он подумал, что я про сигарету и отвечает: «Может, последнюю курю». И я начал хохотать.

– Если сравнить тебя до войны и сегодняшнего, ты изменился или остался таким, как был?

– Я ушел на войну в 18, сейчас мне 25. Вырос, в голове что-то поменялось. Но, думаю, тот стержень, что был до войны, остался, просто немного поубавилось ухарства.

– Как ты воспринимаешь тот факт, что, возвращаясь с войны в мирный Киев, встречаешь людей, многим из которых вообще пофиг, что вы там делали на фронте?

– Я к этому изначально был готов, понимал, что в этом мире никто никому ничего не должен. И как раз это мое правило часто рушилось, потому что люди поступали вопреки своим корыстным целям. И сейчас часто так происходит. А наоборот – для меня не удивление. Даже в Киев ехать не надо было – в том же Урзуфе, в паре десятков километров война, приезжаем, а у них по вечерам дискотеки. Так по факту мы же ради этого и воюем, чтобы у людей была возможность чувствовать себя свободными.

– Как, по-твоему, закончится эта война?

– Не знаю. Боюсь делать ставки.

– А сам ты приверженец какого варианта – дипломатического, военного или смешанного? Был бы главнокомандующим, как бы поступил?

– Один главнокомандующий ничего без движения не сделает, какую бы речь он не толкнул. Касательно того, что я вижу, – необходимо по максимуму наращивать силы. Андрей часто приводит пример: мы играем с шулером в карты, не обладая при этом никакими козырями. Надо набрать побольше козырей, чтобы играть на равных. При международной поддержке это получится более эффективно.

– Как ты понимаешь для себя значение слова «патриот»?

– Для разных людей это слово звучит по-своему. Когда я лежал в госпитале в Волновахе, врач оперировал моего друга, которому пробило легкое осколком. Он наркоз мог не пережить, поэтому все делали по живому. Этот врач ругался и говорил, что патриот равносилен идиоту. Это слово многими запятнано, потому что под его прикрытием воруются средства. И для многих это как пыль в глаза. И я не хочу никому ничего доказывать, мы просто делаем свое дело. Как говорится, собака лает, караван идет. А вообще патриотизм – очень правильная позиция для граждан своей страны. Созидая, ты сам остаешься в выигрыше. Разве можно пройти мимо, если ты видишь, как хулиганы тащат девушку в кусты, чтобы изнасиловать? Хотя кто-то то пройдет мимо, кто-то вызовет полицию, которая – не известно – приедет или нет, да и пока доедет, девушку это не спасет. Поэтому с риском для жизни, для здоровья ты вступаешь в конфликт. Я считаю, что мужчина в этой ситуации должен поступить именно так. Соответственно, со страной то же самое: если о флаг твоей страны вытирают ноги, ты обязан за нее драться.

– Ты ощущал поддержку от родных?

– Мама даже не оспаривала мое решение, прекрасно понимала, что это бесполезно. Разумеется, переживала очень сильно. И ей, конечно, нужно поставить памятник. Моя мама – настоящий герой! Когда я был в госпитале, она постоянно находилась рядом, жила в каких-то комнатушках, коморках. Если бы не она, я бы точно умер. Наша медицина не может обеспечить постоянный уход за человеком. Помню момент, когда я лежал в Днепре, меня кое-как стабилизировали, залетает Оксана Корчинская: она нашла борт, чтобы перекинуть меня в Киев, в Феофанию. А у меня бабушка всю жизнь работала в Феофании, я прекрасно знаю, что там хорошо лечат геморрой и сердечников, поэтому эта больница – для депутатов. Там есть хорошие доктора, но они не сталкивались с тяжелыми фронтовыми ранениями. И маме врачи сказали, что при перемещении может быть полный гаплык, и ей нужно принять решение самостоятельно. А альтернатива чистой красивой Феофании – та самая вторая горбольница в Днепре (история про казематы!) и профессор Слесаренко. И мама, несмотря на уверения Оксаны, что в Киеве будет лучше, приняла решение остаться в Днепре.

– А кто мама по профессии?

– Бухгалтер. Сейчас она работает в Киеве в патронажной службе «Азова».

– А как она решила остаться в «Азове»?

– Она со мной набила много шишек, общаясь с врачами, поняла, кто есть кто, получила опыт. Глубоко переживала за раненых ребят, которые поступали в госпиталь в огромном количестве. Страх что происходило, особенно в 2014-м: раздолбанные ребята без рук, без ног. До этого момента маму нельзя было назвать патриоткой. Она сама из Риги, долго жила в Минске, полностью русскоязычная. Но когда увидела все изнутри, хотела чем-то помочь и помогала. Ей предложили поработать у нас. Поначалу я был против: она очень самоотверженно работает в этом направлении и пропускает все через себя. Вижу колоссальный стресс, в котором она живет, потому что помимо тяжелораненых, когда им хочется помочь, и не всегда это получается, она еще сталкивается с системой. Идет борьба с ветряными мельницами, которую она иногда выигрывает. Я ей очень горжусь. Патронажная служба «Азова» заслуживает отдельного внимания. Это святые люди: то, как занимаются своими ранеными азовцы, я уверен, не занимается никто. Они оказывают опеку по всем направлениям, выбивают все возможное, стараются сделать все самое лучшее для того, чтобы поставить на ноги бойцов. И те не чувствуют себя брошенными. Это дорогого стоит. Помню эту ужасную совковую больницу в Днепре: когда меня привезли на операцию, я из-за своего роста не поместился на операционном столе! Мне подставили одну тумбу, потом вторую. Оборудование все очень старое и страшное. В голове еще крутилась Феофания, в которой я мог бы лежать. В спинной мозг укололи анестезию, зашел врач и спросил: «Леха, у вас трофеи были, когда вы воевали?» Я говорю: «А как же!» А он – мне: «А у нас вот лампа, видишь, трофейная – немецкая, еще с той войны» (смеется). И при этом мне сделали качественную операцию.

– Есть что-то, чего ты боишься?

– Боюсь, что не справлюсь со своим родом деятельности. Сейчас на мне лежит огромный пласт ответственности, но, опять-таки, не хватает обеспечения, людей, чтобы достичь того уровня, которого бы хотелось. Есть к чему стремиться. В то же время это страх, который не вводит меня в панику. У меня с детства так сложилось, что в экстремальных ситуациях я больше концентрируюсь. Во всяком случае, стараюсь не терять голову и не помню, чтобы ловил панику даже в самые тяжелые моменты.

– Что способно вышибить из тебя слезу?

– Какой-то фильм, например. Бывает, что комок в горле проскакивает. Какие-то щепетильные моменты или смерть друга. Когда я узнал о смерти своего друга Ореста Квача, который погиб на фронте в 2014 году, даже упал в обморок. Для меня это было большим потрясением. Он был и товарищем, и примером для подражания. Обидно, что очень много хороших ребят погибло.

– А чего ты никогда не простишь даже близким?

– Понятное дело, что каждому человеку неприятно предательство, ложь. У меня есть разногласия с моими близкими, друзьями. Надеюсь, что временные. Человек способен прощать. И у человека есть право оступиться, только если это не в десятый и более раз.

– Что для тебя значат деньги?

– Материал, с помощью которого можно достичь многого.

– Если бы у тебя сейчас был миллион долларов, как бы ты им распорядился?

– Попытался бы влить так, чтобы он приносил стабильный доход, на который я в это же время мог бы содержать себя, семью в достатке, а также пустить средства на созидание.

– В какой области?

– Скорее, это было бы направление подготовки бойцов либо реабилитация.

– А что для тебя значат награды? У тебя есть награды?

– Да, государственная медаль «За военную службу Украине». Мне кажется, что награды – это, скорее, для потомства.

– А друзей у тебя много?

– Нет, немного, можно пересчитать по пальцам одной руки. Но мои соратники по факту такие, что для других входит в понятие «лучший друг». Друг – это партнер, на которого и в радости, и в горести можно положиться. И ты поможешь этому человеку в случае его проблем.

– Когда в жизни нужен совет, ты к кому обращаешься?

– К другу, к маме, к жене. Но все же стараюсь решение вынашивать в себе.

– В мире есть человек, с которым тебе интересно было бы познакомиться?

– С любым успешным человеком, например, с Коломойским.

– Что ты в человеке ценишь больше всего?

– Честность, умение сказать в лицо правду. В женщине также ценю честность, юмор, умение создать благоприятную атмосферу.

– В свободное время чем любишь заниматься?

– Люблю стрелять из короткоствольного оружия. Не было бы ранения, хотел бы поучаствовать в футбольных драках, как раньше. Хочется еще вернуться в то время беззаботности и желания свернуть горы.

– А когда ты в последний раз дрался?

– Было так-то в супермаркете. Человека, видно, ломало от наркотиков, он был агрессивный, стоял в очереди и махал руками, хамил кассирше. Я сделал ему замечание, а он мне сказал: «Заткни пасть!» На ровном месте произошел конфликт, тогда и подрался. Драки – не решение вопроса, так, пыл спустить. Но если драка – единственный способ вразумить человека, нарушающего общественный порядок, тогда приемлемо.

– Любимые книги есть?

– Да, конечно. Из недавно прочитанного, меня поразила книга журналиста Эрика Фраттини «Священный альянс. Палаты и шпионы Ватикана» и книга Ронена Бергмана «Восстань и убей первым». Также интересны мемуары Шелленберга. Меня поразили мемуары Алексея Шерстобитова – «Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера». Перечитывал «Идиота» Достоевского.

– Какую музыку ты слушаешь?

– Говорят, что я переместился во времени, потому что мне нравится музыка семидесятых, восьмидесятых годов: Creedence, Shocking Blue.

– А какие фильмы любишь смотреть?

– Да разные. Фильмы Быкова, советские депрессивные периодически «заходят», фильмы на военную тематику. Да просто любое качественное кино на любую тематику интересно посмотреть.

– Домашнее животное у тебя есть?

– Вообще я люблю собак. Но однажды после работы подхожу к машине, слышу, собаки лают, открываю дверь, и тут какая-то серая хрень по моей ноге забирается – и на руки! Я думал, что это крыса (смеется), оказалось – маленький котенок. Думал его взять домой на пару дней, куда-то пристроить, потом как-то привык, прожил с ним где-то полгода. Классный кот, отдал его маме. Сейчас с животными пока не получается. Возможно, в будущем когда-нибудь смогу построить дом и там, конечно, заведу собаку.

– А какой породы?

– Наверное, немецкую овчарку хотел бы.

– А что для тебя в жизни значит семья?

– Как оказалось, очень многое. Это то, ради чего действительно стоит жить и строить жизнь. Семья – это, по сути, смысл жизни. Она поддерживает меня в моей работе, в моем деле. Несмотря на все трудности, у нас есть уникальная возможность сделать то, ради чего мы боролись, проливали кровь, готовы были убивать, умирать за это и продолжаем сохранять эту готовность ради великой страны, которую, я очень надеюсь, в будущем сможем построить. Все у нас будет хорошо.

– Если начнется горячая фаза войны, пойдешь на фронт?

– Да, обязательно! В 18 лет я любил жизнь не меньше, чем сейчас, и, если так сложатся обстоятельства, обязательно пойду защищать свою страну.

– О чем ты мечтаешь?

– Мои мечты достаточно приземленные: решение своих проблем в рабочем плане. Каких-то мечтаний о том, как я попиваю коктейль на пляже, у меня нет.

– Что в жизни важнее свободы?

– Смотря что подразумевать под свободой. Для человека полная свобода, мне кажется, может нести даже вредоносный характер. Должны быть определенные ограничения. И в таком случае важнее свободы, наверное, порядок, который несет благо для общества.

– Милосердие важнее справедливости?

– Нет.

– А ты счастливый человек?

– Я больше счастливый, когда несчастливый (смеется).

– Что бы ты еще хотел сказать, о чем мы тебя не спросили?

– Хотел бы сказать, что нельзя опускать руки. Самое страшное – это сидеть в болоте и квакать о том, что все плохо. Мы, несмотря ни на что, живем в прекрасное время, выбориваем для себя жизнь. Это прекрасно, и нужно продолжать это делать вопреки трудностям, которые стоят на пути.

Игорь Полищук,
Наталья Кряж,
Алексей Суворов.

P.S.  Низкий поклон маме Алексея – Оксане Викторовне – за Ее тяжкий праведный труд в патронажной службе полка “Азов”. Спасибо, что Вы есть!