Когда говорят: “Я бы с ним пошел в разведку”, подразумевая высшую степень доверия к человеку, на которого можно положиться, как на себя самого, редко имеют в виду боевые действия. Относительно же нашего героя эту расхожую фразу стоит понимать буквально и как уже состоявшийся факт. Те, кто в настоящую разведку с ним ходили, мужики тертые, старшие по возрасту и званиям, скупые на похвалу, советовали рядом с позывным их побратима писать слово “Воин” с большой буквы. Да и его нынешние обязанности помощника Андрея Билецкого много о чем говорят…
Артем родился в 1991-м. Историю про панфиловцев считает плохим анекдотом, а про Александра Матросова вообще не знает. Свободный от балласта мозг и мыслит без якоря – быстро и ясно. Артем искренне не понимает, как можно не идти на войну, когда твою землю топчут русские оккупанты?! Понимает сам, без ничьих пропагандистских нравоучений про долг, честь, справедливость и праведность.
В современной серо-ушлой жизни повстречать светлого человека – всегда в радость. Вряд ли найдется тот, кто, пообщавшись с Артемом, тепло не улыбнулся. Кроме оккупантов, естественно. Даже война обломала зубы об жизнеутверждающее веселое естество этого парня. Солнечного, как и его родная Одесса. Что, скажите, может быть весомее в жизни, чем иметь такого сына, отца, брата, любимого мужа?
– Как тебя лучше представить читателям?
– Болюх Артем, позывной – Артист, разведчик диверсионно-разведывательной группы полка «Азов».
– Как ты в Одессе умудрился стать националистом?
– Мои родители – здравомыслящие люди. Они смогли сформировать правильное мировоззрение и понимание того, какие ценности должны быть у человека. Я родился в 1991 году. Это было то время, когда страна еще не понимала, как ей формировать современную идеологическую повестку. Помню, еще в школе, когда программа толком не была сформирована, в начальных классах украинское казачество идеализировалось. В то же время в старших классах, программу скажем “подкорректировали” – я вошел в сильную пикировку с учительницей по истории, не соглашаясь с тем, что Мазепа был предателем, потому что предал Петра I, собственно так, по моему мнению, и начали искажать действительность об историческом наследии нашей страны. Я всегда увлекался историей, и у меня были простые фундаментальные понятия о том, что такое борьба за независимость, что такое жить рядом с соседями, у которых есть свои имперские амбиции. В этом случае можно либо стать сильным, либо прекратить свое существование. В принципе, вся наша нация формировалась в борьбе. До сих пор можно сказать, что она еще не заняла того места, которого достойна.
– В детстве кем ты мечтал стать?
– Когда был совсем маленьким, мечтал стать пожарным, потом – космонавтом, думаю, как и все дети. Одесса – несколько специфический город, русские с ним тоже просчитались. В Одессе всегда было своеобразное мышление, мол, мы в Украине, но мы свободный город, вы сами себе решаете, а у нас свое мировоззрение на все вопросы. Мой первый социальный бунт был еще в школе во время Оранжевой революции, которая, к сожалению, ни к чему не привела. Но я тогда осознанно участвовал и в одесских движениях. Кстати, учился в такой школе, куда обычно сбывали тех, кого не брали уже ни в какую другую. Я тогда сознательно прицепил оранжевую ленточку. Были драки, учителя постоянно доставали, меня вызывали к завучу, высмеивали мою позицию. Хотя не знаю, как можно высмеивать мою позицию, если сами вы отстаиваете позицию президента-вора?
– А после школы чем занимался?
– После школы я учился в Одесской государственной академии строительства и архитектуры. Кстати, мой позывной сформировался еще в довоенное время. На английском языке artist – это человек, который занимается искусством. Любым. Я рисовал, достаточно долгое время работал в скульптурной мастерской – скульптором, архитектором, конструктором. В Одессе даже есть старое здание, которое реставрировано по моему проекту, хотя на тот момент я еще был студентом. Достаточно долго занимался музыкальной деятельностью, играл в двух группах: в одной просто рок, а в другой пытался сделать что-то поинтереснее. Мой любимый музыкальный жанр – Progressive Metal. К пятому курсу я параллельно по киевско-варшавской программе учился еще в Польше на магистра социального администрирования. Посмотрев и сравнив, я понял, каким может быть государство, вырвавшееся из «совка». При правильном национальном сознании – а у поляков оно реально правильное и достаточно радикальное, причем они очень националистичны на бытовом уровне. На самом деле, это нормально для любой нации, понимающей свое место в будущем.
Летом 2013 года мне повезло 3 месяца поработать в Китае. Причем, я не просто сидел в одном месте, а имел возможность попутешествовать. И понял, что, к сожалению, Украина – страна даже не второго мира. Тот Китай, над которым мы постоянно стебемся – передовая страна, до которой нам еще далеко. Я был и в Гонконге, попадание туда сродни попаданию в футуристический мегаполис из фантастических фильмов, где понял, что такое цивилизация. Когда начался Майдан, я присоединился к организации «Правого сектора» Одессы. Сформировать праворадикальное движение, особенно под правопреемством от УПА, в Одессе было, конечно, жестко. Моментально подключились мусора и тут же начали подключать различного рода пророссийских титушек, которые активно принимали участие во всех этих “движениях”. Потом, пока Майдан долгое время танцевал, у нас появилась возможность что-то создать. Поначалу правоохранительные органы не сильно задумывались, чем мы можем стать в итоге. Потом бахнула серьезная фаза Майдана. В Одессе начались столкновения: сначала с проросийцами, с мусорами – постольку-поскольку. Была сформирована наконец-то так называемая одесская самооборона. В феврале начались самые горячие события. Я посмотрел на все происходящее, собрал вещи, позвонил родителям и сказал, что еду в Киев. Мы начали формировать машины, первые несколько прорвались, остальных остановили. Именно в те дни выехать из Одессы не удалось, но тем не менее пользу мы принесли. В Крыму и в Одессе были самые большие части «Беркута», и одесский «Беркут» должен был уехать в Киев. Патриотическое сообщество направилось блокировать эти части. Естественно, это был сначала мирный митинг, а потом мусора стали всех растаскивать и освобождать проезд, мы же в это время дружно поломали им автопарк – пробивали колеса, вырывали все что вообще удавалось. Поэтому в итоге поехал, по-моему, всего один автобус с «Беркутом». После этого мы таки доехали до киевского Майдана, поучаствовали там, но вернулись, потому что власти как таковой еще не было, не было понимания, что будет дальше. Тогда началось движение всех этих теперь уже экс, а тогда еще регионалов разного рода – шуфричей и царевых, – которые приезжали к нам. Важный момент, который я хотел бы отметить: в Одессе Майдан с самого начального момента носил формат не столько противостояния недовласти и конкретно мусорам, сколько противостояния России. Сепары и те, кто поддерживает власть, всегда выходили с российским флагом. Причем, сборище было великолепное: шли тетки с иконами, рядом типы с коммунистическими флагами, за ними типы с имперкой, короче, паноптикум! Затем, если мне не изменяет память тридцатого марта, у нас был жесткий замес, причем настолько, что я уже думал, что нам конец, нас в количестве около сотни окружило около двух с половиной тысяч ваты. После было столкновение именно с сепарами, когда к нам приезжал Царев десятого апреля, в День освобождения Одессы.
Скажу еще про 2 мая, это важный момент. Было очевидно, что будет открытая эскалация, однако мы ожидали её 9-го мая, а не 2-го. В тот день был матч между “Черноморцем” и “Металлистом”. Ультрасы анонсировали, что будет марш за единую Украину. Собралось патриотическое сообщество города. Ультрасы сделали свой марш и пошли на стадион. А у нас был просто митинг, не было никакой цели. Куликово поле – не центр города, никто никому не может угрожать, тем не менее, сепары в тот момент были уже в полной готовности, в полной экипировке. Они пришли к нам через пол города, мы выстроились против них между Соборной площадью и Афиной. Тогда уже начались первые серьезные столкновения. Мусора попробовали на нас кинуться, но достаточно быстро отгребли и просто самоустранились от всего этого мероприятия. Мы начали сталкиваться с сепарами на улице. В какой-то момент началась самая жесткая фаза, тогда с нашей стороны было трое погибших от огнестрела. На сам марш приехала и моя мама, которая осталась и долбила брусчатку и складывала ее.
Я понимал опасность ситуации и несколько раз пытался ее отправить домой, но у меня ничего не получилось. Говорю прикую дома к батарее, но сам понимаю, что даже если прикую ее дома к батарее, она вернется вместе с этой батареей. Второго мая у одного из мусоров, которые попробовали на нас прыгнуть, забрал газовый баллончик, я отдал его ей. Мусора несколько раз еще пробовали влезть. Когда мы в конце концов разбили сепаров как организованную силу и выбили с Соборной площади, было уже часов пять вечера. Реально было полдня жестких столкновений в центре города. Большая часть наших после пошла сносить наконец-то Куликово поле. Там тоже было не без подстав со стороны русских, их методика известна. По поводу сожженных людей: да, мы бросали коктейли в них, они в нас, ничего волшебного. Но люди в позе «мыслителя» на ступеньках не сгорают. Человек поначалу должен был отравиться и уснуть так, чтобы не проснуться, когда будет пылать. Куликово поля было финальной точкой в одесских противостояниях.
– Ты помнишь тот день, когда решил уйти на войну?
– Для меня отправной точкой стал Иловайск. Я понял, что там реальная война, и она так просто не закончится. Мы втроем: я, Бессараб и Танк позвонили Акеле, который на то время уже был в «Азове». И он сказал: приезжайте. Причем, не хотел, чтобы брали меня: мне на тот момент было всего 22 года. Когда я приехал, он разозлился, но потом сказал, что лучше быть здесь, «тут точно не будешь мясом».
– А как отреагировали твои родные, когда узнали, что ты едешь на войну?
– Родители пытались меня отговорить еще тогда, когда ездил на Майдан, но я сказал, что получил от них такое воспитание, и не могу сейчас остаться в стороне. Они меня поняли. Поэтому, когда уже ехал в подразделение, они относились к этому нормально. Мы только не сказали бабушкам, чтобы их не травмировать.
– Что для тебя значит полк «Азов»?
– Это то, что разделило мою жизнь на «до» и «после». Честно говоря, я всегда сознательно косил от срочной армии, считая её бесполезным убийством времени. Но когда такое происходит в твоей стране, мужчина не может оставаться в стороне. Что ты будешь потом говорить своим детям? Для меня «Азов» – это семья, это то, что привело к окончательному формированию тех ценностей, которых я буду придерживаться всегда. Для меня это было самое лучшее время в моей жизни. Оказавшись в «Азове», я увидел там мечтателей, романтиков таких, как я, увидел футбольных хулиганов, увидел целеустремленных людей. Там были и взрослые, состоявшиеся, богатые люди, у которых в жизни было все хорошо. Человек сам определяет, что ему делать и как.
– Какой день на войне ты запомнил больше всего?
– Сложно сказать. Был один из плотных дней, когда в Широкино с самого утра начался артиллерийский обстрел. Они уже знали наши позиции, плотно крыли и до вечера происходила артиллерийская дуэль. Мы, как разведчики, находились в стороне. Я был гранатометчиком, корректировщиком артиллерийского огня. В какой-то момент, когда было затишье, мы выбрались наверх, на позицию. Там был открытый блиндаж и незаконченный, некрытый сверху ростовой окоп. Мы стали определять, откуда ведется огонь. Поначалу попали под обстрел, я в этот момент достал планшет начал снимать (смеется). Мы повысекали позиции, смотрели в тепловизор. «Серая зона» было отчасти занята противником. Один домик в тепловизоре очень сильно светился. Я взял гранатомет и успешно по нему бахнул. Отстрелялся: у меня в рюкзаке было 3 «кабачка», понадобились еще. Прибегают трое наших, приносят. И один из них, он тоже из Одесской области, говорит, что сегодня убили одного из наших, одессита из Донбаса, надо им отомстить. Он берет «сучку» (автомат АКС-74у – прим. ред.), заскакивает наверх, на брус, становится на него двумя ногами, и начинает от пояса все поливать огнем, крича и матерясь. На тот момент я был более-менее собран, понимал где нахожусь, что происходит, как надо реагировать. Но когда увидел это, у меня произошел когнитивный диссонанс! Потом он спрыгивает вниз, берет ПКМ, влезает туда снова, встает во весь рост. Были сумерки, но его было видно. Он начал стрелять, его перевернуло назад, упал в окоп. Поднялся и снова орет и пытается стрелять. Я тогда понял, как пишутся легенды и заодно вспомнил пословицу, что дуракам везет: вокруг него свистят пули, пролетают трассеры, но в него не попадает! Я заряжаю «кабачок», тут он спрыгивает, подбегает ко мне и говит: «братан, дай из гранатомета стрельнуть!». В тот момент он выбил меня из колеи своим поведением. Я начал протягивать гранатомет, он за него хватается и спрашивает, «братан, а где здесь предохранитель снимается». Я отобрал от греха подальше: неизвестно куда он может шлепнуть. Он схватил «муху» (гранатомет РПГ-18 – прим. ред.), опять побежал, встал во весь рост, – иначе же не воюют! (смеется). И пока противник пытался сконцентрироваться по нему, у меня появилась возможность понять, откуда стреляют, и я засадил еще в один дом.
– Говорят, что на войне от страха все становятся верующими, обращаются к Богу. Или это не про «Азов»?
– Не совсем. В «Азове» многие формировали свое мировоззрение. До этого у меня были какие-то околохристианские взгляды, наверное, как у многих. Меня когда-то крестили только потому, что все так делают. Непосредственно на войне я Бога как-то не увидел. В этой ситуации я, можно сказать, даже разуверился. В «Азове» было много парней-родноверов, язычников. Если бы там были боги, в которых я верил, то это были бы старые боги, это были бы боги войны. Христианский бог – это точно не про «Азов», не про войну. Был забавный случай в Мариуполе. Возле церквушки стояла женщина, она посмотрела на нас, перекрестила, платочком помахала. Честно говоря, воспринималось это так, будто она нас в последний путь провожает.
Кто-то может действительно поверить, кто-то может разувериться, потому что ситуации там бывают разные. Я сформировал свое мнение о том, что война – это специфическое время и место. Там в принципе не работает все, чему нас учили до этого. Классические законы морали там не работают. Там есть белое и черное. Есть свои, и есть враги. Ты не можешь заранее знать, за кого люди, которые находятся в серой зоне. Свод гражданских морально-этических норм там не работает. Не потому, что мы плохие или не такие, а просто потому, что это совсем другое время, и это совсем другое место. Там должен формироваться совсем другой закон морально-этических норм, понятие чести, понятие воинства. Человек, который находится рядом с тобой, это твой брат, и ты обязан его вытаскивать. «Азов» никогда не оставлял своих, даже погибших.
– Без юмора на войне, наверное, совсем тяжело. Можешь что-то вспомнить?
– В Широкино была смешная ситуация. У нас было отделение, расширенное по количеству состава, целая куча тяжелого снаряжения. Нас привезли туда на тентованном КрАЗе. Глубокой ночью забрать нас назад приезжает парень, которого предупредили, что сейчас начнется артиллерийский огонь. Приехал он при выключенных фарах на «кугуаре», у которого штатная комплектация экипированных людей – 8 человек. Нас на тот момент было человек 14 при этом тяжелом снаряжении. Мы в этот «кугуар» впихиваемся, как килька в консервную банку. Наш побратим Евпатий стоит снаружи. В принципе, его зовут не Евпатий, просто он по паспорту Коловрат. И позывной у него Коловрат, но мы уже так привыкли. А до этого у нас была великолепная беседа. Евпатий – русский, который приехал воевать против путинского режима. Мы защищаем свою землю, а с какой целью приезжают сюда иностранцы, мне всегда было интересно узнать. Евпатий говорил, что он за восстановление славянизма как такового. И в какой-то момент сказал, что нет России, нет Украины, а есть неделимая матушка-Русь. Итак, к тому моменту, когда он закинул все вещи, залезть в «кугуар» было просто некуда. Он полез на крышу. Мы оттуда турель свинтили, остался щиток с ручками. Мы еще приоткрыли люк. А подъем на горочку, причем по основательно разбитой снарядами дороге. Он шлепал по крыше всем своим телом, держась за эти ручки, и матерился, комментируя каждое движение, с призывом к водителю везти поосторожнее. И вот один из наших высовываться из люка и спрашивает: «Так что гад, говоришь нет Украины?» И закрывает люк. Но Евпатий – красавчик, воспринял все это без какой-либо обиды. Когда мы доехали до места, слез с крыши, открыл нам дверь, забрал свои вещи и пошел себе спокойненько.
– Какую самую бредовую небылицу про полк «Азов» тебе удавалось слышать?
– Бредовых было много. Говоря о сепарах, мы понимаем, что боремся против недолюдей, алкоголиков и наркоманов. Но я не знаю, чем надо было «ушататься», когда они рассказывали про «прыгающий танк»: танк, который выезжает на позицию, при этом его не видно, после этого подпрыгивает и делает выстрел! Еще одна замечательная небылица – про подводную лодку «Азова». Она всплывает вся в свастике, и с нее производятся залпы.
– Всплывает где, возле Широкино?
– (Смеется). Еще одно, что возмущало, а сейчас просто утомляет: это то, что мы – аваковские псы. Причем никто не может это внятно аргументировать.
– Ты пришел с войны, как адаптировался к тому, что уже «не свистит»?
– Порой бывает сложно. У каждого из вернувшихся, по моему мнению, в той или иной мере присутствует посттравматический синдром. Нужно еще учитывать, что добровольцы пошли туда сознательно. Я понимал, на что иду. Мое средство против всех этих «накрываний» – это работа. Чем больше работаешь, тем меньше думаешь о чем-то другом.
– Недавно был Марш ветеранов. Впервые «Азов» прошел по Крещатику.
Ты же помнишь, сколько народу собралось. Даже Андрей мне сказал, что не ожидал такой массы людей. Что ты чувствовал, когда шел?
– Это вдохновляет. Понятно, что есть хотя бы незначительная толика тех людей, которые воспринимают мир в том же свете. Мне не настолько важны регалии или чье-либо признание. У меня есть понимание, для чего я это делал: ради себя, ради своей Родины, ради своей семьи. Но именно 14-е октября показало, что есть люди, которые адекватно воспринимают действительность, что нам были благодарны. При Порошенко очень любили парады, но на них шли строевые части, которые не присутствовали «на нуле». Это были формальные парады.
– Как ты думаешь, в чем феномен Андрея Билецкого?
– Поразительная сила воли, харизма лидера. Поначалу у нас не было обмундирования, были кто в чем. Не было оружия. Мы выглядели, как пираты Карибского моря. И первое решение Андрея – что мы становимся батальоном милиции. Это вроде был нонсенс: люди, которые вчера еще пришли с Майдана, вдруг становятся мусорами. Но Андрей сказал, что так нужно. И вот – мы уже совсем не пираты Карибского моря, и у нас появляется штатное вооружение. Через некоторое время Андрей говорит, что мы должны переформатироваться в полк Национальной Гвардии Украины. Тоже поначалу было непонимание ситуации. Решения влекут ответственность, Андрей не боится ответственности. Назовите мне хоть одно еще подразделение Национальной гвардии Украины, которое имеет свои танки, свою артиллерию, которая имеет свое подразделение аэроразведки. У нас полный боевой комплекс воинского соединения, полного жизнеобеспечения.
– Если бы ты сейчас встретил Порошенко, что бы ему сказал?
– Я не уверен, что с ним разговаривал бы вообще.
– А если бы встретил нового главнокомандующего Зеленского?
– Мое отношение к этим главнокомандующим – что к одному, что к другому. Порошенко имел возможности, имел доверие. Но он давал обещания и не стремился их выполнять. У него были огромнейшие проколы в командовании. А нынешний главнокомандующий, во-первых, уклонист, во-вторых, человек, далекий от национальной идеи.
– Как, по-твоему, закончится эта война?
– Я хотел бы видеть хорватский вариант. То есть, сейчас мы должны удерживать линию фронта. Мы должны восстанавливать экономику, а не разваливать, как сейчас. Мы должны переподчинить экономику и дипломатию военным целям и должны быть готовы к проведению широкомасштабной наступательной операции. Надо как минимум восстановить границу по Донецкой и Луганской областям. Это обязательно. Возможно, речь пока не идет про Крым, потому что это объективно сложно для нас в нынешних условиях. План Штайнмайера вообще выносит Крым за скобки. Мы обсуждаем на международной арене Донецкую и Луганскую области, а про Крым молчим. Через некоторое время он имплементируется в Российскую Федерацию, и признается всеми как часть Российской Федерации.
А на самом деле, по моим прогнозам, могут быть два варианта. Либо они действительно будут пытаться внедрять план Штайнмайера и наткнутся на общественное неприятие. И тут уже будет не просто Майдан. Либо я допускаю такой момент, что план Штайнмайера – на самом деле, как для быка красная тряпка. Наше внимание отвлекают им, мы на это активно реагируем. Через некоторое время наша сторона начинает какой-то переговорный процесс и, со своей стороны, говорит Зелескому, что этот план вызывает ярое неприятие в Украине, и в связи с этим просим миротворческие миссии войти на линию разведения. И вот этот вариант у нас в обществе будет восприниматься как компромиссный, приемлемый вариант. Поэтому я боюсь, что они стремятся скорее ко второму варианту. Следует помнить, что практически никогда введение миротворческой миссии не способствовало отстаиванию чьих либо интересов, цель – консервация конфликта.
Я за проведение воинской операции. По возвращении границ, территории Донецкой и Луганской областей не сразу переводятся в украинскую систему. Там на долгое время необходимо ввести комендантский час, ввести спецподразделения. Примерно лет 5 дать им на интеграцию. За это время они должны внутри при определенной поддержке Украины восстановить экономику, показать свою сознательность, должны быть полностью отсечены от медиавлияния России, вплоть до ограничения интернета, радиовещания и так далее. После этого – поэтапно интегрировать их в Украину. Если всего этого не сделать, то мы получим бомбу замедленного действия.
– Как ты для себя понимаешь слово «патриот»? И чем патриот отличается от националиста?
– Патриот – это тот, кто любит свою страну, националист – это тот, кто готов за нее сражаться и готов за нее умереть.
– Как твои близкие относятся вообще к твоей деятельности? Если завтра начнется война, ты пойдешь в окоп?
– Да, я об этом им прямо говорил. Конечно, они этого не хотят, но что делать. Семья поддерживает. Тяжелее всего было деду покойному: он был коммунистом, для него было очень сложно понять, что внук патриот, потом через некоторое время «бандеровец», потом «правосек», потом уже «нацист, каратель, азовец». Все, чего он не воспринимал, получил во мне. Но принял.
– Есть что-то, чего ты боишься?
– Что мы не преуспеем, что все окажется зря.
– Что способно из тебя вышибить слезу? Когда последний раз ты плакал?
– Затрудняюсь сказать, не могу вспомнить.
– Чего ты никогда не простишь даже близким?
– Предательства.
– Что для тебя деньги?
– Средство для достижения целей.
– Если у тебя сейчас будет миллион долларов, как ты их потратишь?
– Часть бы инвестировал в рост, остальное – на патриотическую деятельность.
– Что для тебя награды?
– Полковые для меня имеют значение. А государственная награда ценна до тех пор, пока выдается тем, кто ее заслужил. Если они выдаются направо и налево, автоматически авторитет падает.
– Какие у тебя награды есть?
– Полковые и какие-то государственные, все еще лежат в военкомате, я их не забирал.
– У тебя много друзей?
– Я осторожно отношусь к такому понятию, как друг. Скажем так: у меня много товарищей, много побратимов и незначительное количество друзей. Значительное для меня, но оно не очень большое.
– А за что тебе стыдно?
– Было бы стыдно, если бы не пошел.
– Есть человек, перед которым ты хотел бы извиниться?
– Например, перед своей девушкой. За то, сколько я ей нервов попортил со всем этим. Перед родителями, безусловно, по той же самой причине.
– Когда тебе нужен совет, к кому ты обращаешься?
– Прежде всего – к отцу. К родителям вообще.
– Что ты ценишь в людях больше всего?
– Честь, интеллект.
– Чем занимаешься в свободное время?
– Часто возвращаюсь к гитаре.
– Любимый фильм?
– Многие фильмы Нолана. «Крестный отец», который формирует правильные мужские ценности, где семья – прежде всего. Еще мне кажется, что фильм, который наиболее соответствует войне, ее духу, это «Апокалипсис сегодня». Это даже не по поводу происходящего, а по поводу атмосферы, ощущений.
– Любимая книга?
– «Мастер и Маргарита» и «Собачье сердце».
– Песня или группа?
– Pink Floyd, только мне не нравятся их тексты, потому что я их переосмыслил, но музыка очень хорошая. Led Zeppelin, AC/DC, самая любимая – Dream Theater.
– Изречения любимые есть?
– Одно из значимых для меня – «Со щитом или на щите».
– А что в жизни важнее свободы?
– Ничего.
– Милосердие важнее справедливости?
– Нет.
– Что для тебя означает слово любовь?
– Эмоционально, думаю, и так понятно, рационально – это стремление окружить всеобъемлющей заботой.
– Что для тебя семья?
– Нечто святое.
– Когда в последний раз дрался?
– Водители маршруток считаются? Не столько в Киеве – в Киеве, я так понимаю, их часто бьют, они более сознательные. А в Одессе с пятнадцатого года у меня, наверное, ни одной ротации не обходилось, чтобы я с маршрутчиком не столкнулся.
– Часто пользуешься нецензурной лексикой?
– Учитывая окружение, в котором нахожусь, да. Дома – никогда.
– Ты счастлив?
– Не до конца. Нормальное желание и стремление националиста – это иметь свою семью и нормально ее обеспечить.
– О чем ты мечтаешь?
– Хотелось бы, чтобы мы рано или поздно это закончили, чтобы Украина снова стала великой и могущественной, я бы вернулся к своей музыкальной деятельности.
– Что ты еще хотел бы сказать, о чем мы тебя не спросили?
– Хотелось бы, чтобы люди не избегали ответственности. Нормальный сознательный человек должен иметь убеждения и отстаивать их.
Игорь Полищук,
Наталья Кряж,
Алексей Суворов
Фото на обложке – Аня Суворова
