Как-то Сергей Тамарин, славный “азовский” Собер, объясняя мне понимание слова “друг”, обронил: “Дружба, кроме прочего, всегда есть жертва.” И рассказал, как перед штурмом Мариуполя – 13 июня 2014 года, побратим Хорст отдал ему свою каску, потому что на всех их не хватало, а сам в том бою был ранен в голову, в то место, которое каска обязательно бы защитила.
Сегодня напротив меня в редакции сидит Хорст и объясняет свое понимание слова “любовь”. Рассказывает про любовь к Родине, родителям, женщине, детям. Я намекаю ему про любовь к друзьям, про каску. Он смущенно улыбается: “Да ну брось – мы просто фоткались. Я отдал каску, чтобы выглядеть причесанным, красивым”.
– Как лучше тебя представить читателям?
– Сергей Хорст, в прошлом командир 4 сотни полка «Азов».
– В детстве кем мечтал стать?
– Археологом и спецназовцем. По поводу археолога – это было ложное представление о профессии. Я смотрел фильмы об Индиане Джонсе, видел, как он с пистолетом скачет и веселится, и думал, что это классная профессия. А по поводу спецназа – мой дядька в девяностые годы служил в «Беркуте» в Феодосии, его командиром был наш ныне покойный побратим Степан Криворученко (позывной Уж). На какие-то семейные мероприятия дядька приходил в форме и экипировке, и давал нам поиграться наручники, маску-балаклаву. Я считал, что это не профессия, а “просто сказка”: вот так ходить, наводить порядок. В «Беркуте» тогда основной задачей была борьба с бандитизмом и это был самый настоящий спецназ в моем понимании. В старших классах решил поступить в милицейский ВУЗ, чтобы после попасть туда. Так в 2005 году пошел учиться в Харьковский университет внутренних дел.
– А потом вернулся в Крым?
– Да, вернулся и попал в уголовный розыск, где проработал до 2014 года. В 2011 или 2012 пытался перевестись в «Беркут». Но проблемой оказалось то, что, окончив институт, я получил звание офицера, а в «Беркуте» на 30 человек рядового и сержантского состава одна офицерская должность. Мест не было. Я периодически напоминал о себе, и однажды место освободилось. Сдал нормативы, осталось пройти стажировку, но по МВД прошло сокращение, и у нас в городе подразделение ликвидировали. Я вернулся обратно в уголовный розыск. И не жалею.
– Помнишь тот день, когда ты решил идти на войну? И как отреагировали на это родные?
– Когда началась оккупация Крыма, принял решение, что не буду переходить на службу к оккупантам: я – украинский офицер, я давал присягу и должен служить Украине. У меня был разговор с родителями. Они не всегда со мной соглашаются, но это даже не стали оспаривать, потому что воспитывали меня по принципам понимания чести, совести, чувства долга. С женой (на тот момент мы были не женаты) даже обговаривать не пришлось, она у меня проукраинских взглядов и была за переезд, так как находиться среди быдла, которое радовалось приходу “Расеюшки” – сомнительная перспектива. Получилось так, что я рассчитывал уехать позже, надеялся, что все же в Киеве “расчехляться”, что это не зеленые человечки из неоткуда, а войска соседней страны и что начнутся какие то ответные действия, но события начали развиваться быстрее, референдум перенесли с мая на март, эсбэушники стали фээсбэшниками и принялись шерстить всех недовольных. Товарищ предупредил, что мной интересовались, поэтому я позвонил домой жене, она собрала вещи, мы сели в автобус и поехали на материковую часть Украины. Родственников у меня здесь нет, жили по знакомым. Я еще по Харькову знал Андрея и Собера, и как только появились «черные человечки», сразу же примкнул к ним. Жена понимала, что других вариантов нет, родителей я в известность не ставил: зачем им было знать все детали? И до последнего думал не говорить, но в Мариуполе получил ранение, а Ляшко во время штурма сделал фото, как мне оказывают медпомощь и выложил в интернет, так с конспирацией было покончено и родители узнали, что я в АТО. Но в принципе отнеслись к этому нормально.
– Откуда взялся позывной?
– Честно говоря, уже и не помню.
– Что значит для тебя полк «Азов»?
– Это моя большая семья. Всех, с кем проходил службу, считаю братьями по оружию. Даже тех, которые проходят службу сегодня, которых не знаю. Если ко мне за помощью обратится незнакомый мне азовец, я постараюсь помочь в меру своих возможностей, так как он не чужой мне человек.
– Чем воин-азовец отличается от других военнослужащих?
– Смелостью и мотивированностью. У нас не было случая, когда кто-то оспаривал приказ и отказывался куда-то ехать. Наоборот! Я помню людей, которых не взяли на штурм Мариуполя, так они залезли в машину и спрятались там, чтобы попасть в бой. Не знаю, как у других, но если где-то в Украине есть еще такое подразделение – честь ему и хвала!
– Какой день на войне тебе запомнился больше всего?
– 14 февраля 2015 года, в Широкино. Мы должны были с ребятами ротироваться утром, но я всю ночь из-за холода не мог уснуть, уснул под утро, сказал что поедем попозже, когда рассветет. А в семь часов началась артподготовка – танки, пехота, все как надо. Этот день, конечно, запомнился очень крепко, тогда полк понес наибольшие потери. Сказать, что это было, как в кино – я мало видел таких динамичных фильмов. Не скажу, чтобы было страшно, но адреналин зашкаливал.
– Но ты же прекрасно понимал, что мог погибнуть. Какое у тебя отношение к смерти на поле боя?
– В боевой обстановке стараюсь о таких вещах не думать. А если в целом – к смерти я отношусь крайне негативно. Потому что за любой смертью, ранением, травмой стоит какая-либо ошибка – системная, дисциплинарная, тактическая. Я считаю, что все это нужно разбирать, изучать и как-то встраивать в систему, чтобы минимизировать потери. Потому что на передовой – лучшие люди страны. Если они все будут бессмысленно умирать, кто останется здесь? Чем больше ребят оттуда вернуться живыми, тем будет лучше для страны, для украинской нации в целом.
– Правда ли, что в такие тяжелые моменты даже неверующие люди обращаются к Богу?
– Думаю, что данное утверждение имело место для войн прошлых времен, когда люди днями и месяцами сидели в окопах, была постоянная нагнетающая атмосфера, и было время пофилософствовать. Если брать конкретно 14-е число, помолиться не было ни возможности, ни желания. Подумать можно было только о том, где помочь, где укрыться от обстрела. Если заниматься самокопанием и разговором с какими-то высшими силами, ты можешь подвести товарищей и только усугубить ситуацию.
– Есть выражение, что война все спишет. И известно про жесткую дисциплину в полку «Азов». Что можно солдату простить на войне, что нельзя? И за что в полку наказывали?
– Солдата наказывают не для того, чтобы сделать ему плохо, а для того, чтобы предотвратить ситуацию, которой он может навлечь беду на себя и своих товарищей. Поэтому во всех случаях наказания за отступление от дисциплины направлены на пресечение ошибочных действий, это является вопросом выживания. Почему в «Азове» относительно других потери небольшие? Потому что среди наших потерь вы не найдете человека, который, например, напился и пошел брататься на ту сторону. За запах алкоголя наказывают сразу. Система выстроена таким образом, чтобы человек делал только то, что необходимо для войны. Получил ротацию, приехал в Киев – гуляй, веселись, никто тебе слова не скажет. В полку же – будь добр делать то, что нужно, и неси службу, как положено.
– Что-то веселое можешь вспомнить, ведь без юмора на войне – точно жопа?
– Был у нас в подразделении боец, по имени, скажем, Павел. Ростом маленький, как первоклашка, и очень добрый – «людяный». Так вот, я ему всегда говорил, что в бою больше всего переживаю за него. Если, не дай бог, с ним что-то случится – нам придется ограбить кукольный театр, чтобы прилично нарядить его в последний путь.
Когда-нибудь из азовских приколов можно будет целый стендап приготовить. Опять же, вспоминается 14 февраля. Юра Таксист и Испанец вывозили раненых. Возвращаются на машине, а полмашины нет. Я у Юры спрашиваю: «Что ты с машиной сделал?» Он отвечает: «Нас переехал наш танк! Передали по рации, что связи с танкистами нет. Мы смотрим, стоит танк, сверху на броне курит боец. Мы остановились, Испанец берет рацию и бежит к нему. Боец, видя это, бросает сигарету, запрыгивает в танк и – по газам». В это время выходит из помещения наш танкист и говорит, что сел аккумулятор, и они часа два сидят, не выезжая. И мы понимаем, что это был вражеский танк! То есть, те танкисты заехали в село, потеряли поддержку пехоты, не знали в какую сторону нападать. Командир вылез, дальше вы знаете. Довольно-таки смешно. И опять же, возвращаясь к мотивированности и смелости, когда ребята поняли, что это был вражеский танк, который находится в непосредственной близости от нас, похватали все, что было, и побежали охотиться на него.
– Какую самую бредовую небылицу про полк «Азов» ты слышал?
– Про мародерство. Большего бреда просто выдумать невозможно. Для людей, которые были в «Азове» в 2014-2015 году, материальные ценности не имели никакого значения. Были ребята из Донецка, Луганска, Крыма – куда им это тащить? Они приезжали в Киев, 2-3 дня гуляли и досрочно возвращались обратно, потому что негде было ночевать. То есть, когда люди об этом говорят, они просто не понимают ситуации. По крайней мере, первый состав – это добровольцы, которые ехали в один конец. Они тогда и зарплату не получали, не были оформлены. И когда уже получили первую зарплату, просто удивились, что за это еще и деньги платят. Когда мы заехали на дачу Януковича, я и Палий вообще предлагали сжечь ее. База, несомненно, вещь нужная, но посмотреть, как горит дача Януковича – второй раз возможности может не представиться.
– Что ты узнал о себе на войне? Если взять тебя до и после – это два разных человека?
– Нет, война меня не изменила. Мне только кажется, раньше я был более серьезным. А сейчас, через призму пройденного пути, вижу, что все жизненные ситуации не такие уж страшные и серьезные, чтобы с ними заморачиваться.
– В чем, на твой взгляд, феномен Андрея Билецкого, создавшего самое боеспособное добровольческое подразделение страны?
– Андрей – очень харизматичная личность. Он умеет мотивировать, умеет задавать направление деятельности. Когда он говорил, что что-то нужно сделать, ни у кого не возникало желания ему возражать. Все понимали, что он старший, ему виднее, его решения правильные. Могу даже сказать, что у него есть некая мистическая удача. Принятые им решения в 2014-2015 годах действительно были крайне успешными. Что в Мариуполе, что в Широкино. О нем не любят говорить по телевизору, но результат его деятельности – один из лучших в то время.
– Если трансформировать полк на страну, Андрей справился бы с должностью президента?
– Президент – это же не личность, это команда. Я считаю, у Андрея есть неплохая команда, и, возможно, особенно в рамках страны, которая находится в состоянии войны, он бы весьма преуспел бы.
– Встреть ты бывшего главнокомандующего Порошенко, что бы ему сказал?
– Я бы сказал, что Мариуполь все-таки освободил «Азов»! 13 июня 2014 года. Потому что он пытался замылить этот факт и всячески подделать реальность путем поздравления не в те даты и не те подразделения.
– А Зеленскому что бы сказал?
– Не знаю. Цыплят по осени считают. Давайте отложим этот вопрос на 2025 год.
– Как ты для себя понимаешь значение слова «патриот»? И чем патриот отличается от националиста?
– После 2014 года как-то так сложилось, что патриотами себя называют те, кто хочет что-то получить от этой страны и не давать ничего взамен, по сути они прикрываются этим словом. А националистами себя называют люди, которые готовы жертвовать, ехать на фронт и если надо – умереть за свою страну.
– Как ты считаешь, стоит ли в школах вернуть начальную военную подготовку?
– Я даже не понимаю, зачем ее отменили. Сейчас приходит множество ветеранов, которые знают предмет лучше тех заплесневелых военруков, которые отсиживались в воинских частях, не видя войны. Этих ветеранов можно было бы подготовить на каких-то педагогических курсах, проверить их психологическое состояние. И они могли бы обучать детей не каким-то нафталиновым приемам Советской Армии, а реальным вещам. К тому же эти люди могут проводить патриотическое воспитание. В воюющей стране отсутствие начальной военной подготовки – недопустимая промашка.
– Есть что-то, чего ты боишься?
– Я боюсь, что ситуация, которая сейчас сложилась – это болото в плане военного решения конфликта – так и застынет. Боюсь, что скажут: «Ладно, Бог с ними, с этим Крымом, Донбассом, пусть живут, как хотят. Давайте все оставим, как есть». Такая перспектива пугает, потому что получится, что все наши действия, все наши жертвы были напрасными.
– Что способно вышибить из тебя слезу? Когда ты в последний раз плакал?
– Есть момент, который, если представить, что смотришь его как кино на экране, действительно пробил бы на слезу. Это было примерно 5 сентября 2014 года. Мы тогда несколько часов были под обстрелом и въезжали в Мариуполь со стороны Широкино. И я наблюдал такую картину: люди из города вышли, мужики роют окопы, тетки с какими-то кастрюлями солдатам еду накладывают, тем же мужикам чай подносят. Стоят девочки, какие-то школьники с флагами. В памяти этот момент отпечатался фотографически. Мы поняли, что это надо не только нам, это надо еще и украинцам, жителям Мариуполя, и мы все делаем не зря.
– Чего ты никогда не простишь даже близкому человеку?
– Наверное, не буду оригинален: предательство личное или предательство идеалов является тяжелым проступком. Даже оглядываясь на своих земляков – пройдет время, не знаю, что будет с Крымом, тот факт, что они предали, буду всю жизнь хранить у себя в памяти. Предательство – это проявление слабости воли ради каких-то своих интересов.
– Что для тебя значат деньги?
– Катализатор. Дай человеку денег и посмотри, что из этого выйдет. Бывает, что человек хороший, но когда к нему попадают большие деньги, начинают вылезать все его пороки.
– А если бы у тебя сейчас появился миллион долларов, как бы ты его потратил?
– Когда я жил в Крыму и работал в уголовном розыске, моя зарплата была крайне маленькой. И мы с моей женой в день зарплаты покупали себе по стаканчику кофе, по сигарете Harvest и шли смотреть на море. Это был наш праздничный день. Я никогда в жизни не думал, что бы сделал, если бы у меня был миллион.
– Ну а если все-таки это представить?
– Тогда надо будет думать, как себя обезопасить: если он откуда-то взялся, то за это что-то будет (смеется). Возможно, вложил бы в свою частную военную компанию, в которую привлек бы своих братьев по оружию, чтобы они не слонялись без дела и при этом в белую честно зарабатывали деньги.
– Что для тебя значат награды?
– Награда награде рознь. Я как-то год-два назад ехал в метро и увидел военного, у которого на груди были две награды: в честь парада 2015 года и в честь парада 2016 года. В воюющей стране я этого не понял. Есть места более опасные и более интересные для получения наград, если уж ты выбрал профессию военного (смеется). Но тем не менее к наградам я отношусь очень хорошо, они нужны. Не для нас. Друг перед другом кичиться нет смысла. Это нужно будет нашим детям, внукам, чтобы сохранить память о нас, о нашей идее. Ну, еще мама радуется, когда мне награду дают (смеется).
– У тебя много друзей?
– В принципе, ко всем, кто ко мне хорошо относится, я отношусь хорошо. Не ставлю для себя разделение: этот – друг, этот – товарищ, я открыт для всех. Но лучших друзей где-то два-три.
– Есть что-то такое, за что тебе стыдно?
– Да. Самое тягостное воспоминание у меня вызывают те чувства, которые я испытывал, когда мы выезжали из Крыма. Это было крайне некомфортно. Я тогда думал, что все пропало, никакого сопротивления не будет, я ничего не смогу сделать. Что у меня нет ни знаний, ни оружия для того, чтобы что-то противопоставить оккупантам. В тот момент мне было страшно из-за моей беспомощности и теперь дико стыдно за те чувства. Я выезжал оттуда с ощущением, как будто мне пинка под зад дали, а я никак не огрызнулся, а мог хотя бы попытаться.
– Когда нужен жизненный совет, в первую очередь ты к кому обращаешься?
– По всем ситуациям я обращаюсь за советом к тем, от кого зависит это решение. То есть, например, мое решение может повлиять на друзей, родителей, жену. Я объясняю им ситуацию и выслушиваю их мнение. И также советуюсь с людьми, которые компетентны в том или ином вопросе. Собираю советы людей и, основываясь на их размышлениях, принимаю какое-то свое решение. Иногда бывает с точностью до наоборот: человек меня отговаривает, рассказывает, что и почему плохо, и я понимаю, что это как раз то, что мне нужно (смеется).
– Есть человек, с которым ты желаешь познакомиться?
– Среди живых, наверное, нет, есть среди ушедших. Я недавно читал книгу Криса Кайла «Американский снайпер», мне очень нравятся его размышления о войне, о роли мужчины. Если бы это было реально, очень бы хотел с ним познакомиться. Я считаю, что то, что он написал, надо преподавать в военных училищах.
– А что ты ценишь в людях больше всего?
– Профессионализм.
– Чем занимаешься в свободное время?
– Немножко спортом, немножко путешествую, немного читаю, много играю в компьютерные игры (смеется).
– А какие фильмы нравятся?
– Люблю фильмы на военную тематику. Произвел впечатление «13 часов: Тайные солдаты Бенгази».
– Какую музыку любишь слушать?
– Из того, что слушаю в машине, это Manowar и Five Finger Death Punch. Английский я знаю плохо, поэтому получаю удовольствие от их музыки. Про украинскую музыку ничего не могу сказать и считаю, что у нас есть большой пробел. На войне мы, например, слушали Тимура Муцураева, он пел о противостоянии России. Я, конечно, не изучал целенаправленно украинское творчество, но на шестой год войны в песнях, посвященных войне, что я слышал, враг деперсонифицирован. Нигде не говорится о России, о сепаратистах, как-то все политкорректно и обтекаемо. Эта недосказанность не позволяет отразить суть событий. Удобненько: как бы война не закончилась – тексты менять не придется.
– Есть любимое изречение?
– Да. «Я властелин своей судьбы, я капитан своей души». Это слова из стихотворения «Непокоренный». Я даже сделал татуировку с этими строками.
– Что в жизни важнее свободы?
– Долг. Это единственное, ради чего можно пожертвовать свободой. Да и что бы осталось от той свободы, если бы люди, выполняющие долг, за нее не платили?
– Милосердие важнее справедливости?
– Справедливость важнее.
– Что для тебя означает слово «любовь»?
– Любовь – это ответственность. Нельзя просто сказать: «я люблю Украину» и ничего за этим не иметь. Если любишь страну, должен за нее бороться. Если любишь своих родителей, должен стараться делать так, чтобы они тобой гордились. Если любишь свою жену, должен хорошо к ней относиться.
– А что для тебя семья?
– Семья для меня, в принципе, все. Вся моя жизнедеятельность, все мои труды и старания направлены для семьи. Это стимул моей жизни.
– С другой стороны, если тебя убьют, это же будет не во благо семьи?
– Не во благо было бы, если б спустя какое-то время дети спросили: «Папа, а что ты делал в то время?», а я им сказал что-то вроде: «Пиццу доставлял».
– А дети у тебя есть?
– На подходе.
– Когда ты в последний раз дрался?
– Меня били очень давно, еще в школе (смеется). А я – недавно. Помню момент, когда мы с Таксистом сидели в нашем любимом заведении на Майдане, не знаю, что произошло, но Юра начал ругаться с какими-то посетителями – вполне взрослыми и довольно-таки не мелкими. Я хотел его увести, но в этот момент один из них схватил Юру за грудки, начал его трясти и под шакалье хихиканье своих товарищей говорит: «Давай, расскажи мне, где ты воевал?!». Пришлось их побить.
– Нецензурной лексикой в такие моменты пользуешься?
– Да я во все моменты пользуюсь. При общении с женщинами и при устройстве на работу не стоит ругаться матом, а если мы находимся в мужской компании, этот морализм мне не присущ.
– Если начнется горячая фаза войны, пойдешь воевать?
– Посижу сначала, почитаю Facebook, как все эти хаятели завоют: «Где же добровольцы, где же «Азов», почему нас не защищают?». Почитаю и пойду.
– Ты счастлив?
– Большую часть времени – да.
– О чем мечтаешь?
– Вернуться домой в Крым победителем, как хозяин своей земли.
Игорь Полищук,
Наталья Кряж,
Алексей Суворов.
Фото на обложке: Анна Суворова.
